— Пожалуй, лучше я теперь пойду один, — сказал он. — А то ребята еще не поймут.
— Кажется, я тоже не понимаю, Боб, — сказала мисс Тейлор.
— Ну как же, мы — друзья, — серьезно, с обычным своим прямодушием сказал Боб.
— Боб… — начала было она.
— Да, мэм?
— Нет, ничего. — И она пошла прочь.
— Я — в класс, — сказал Боб.
И он пошел в класс, и следующие две недели оставался каждый вечер после уроков, ни слова не говорил, молча мыл доски, и вытряхивал тряпки, и свертывал карты, а она меж тем проверяла тетради, тишина стояла в классе, время — четыре, тишина того часа, когда солнце медленно склоняется к закату, и тряпки шлепаются одна о другую мягко, точно ступает кошка, и вода капает с губки, которой протирают доски, и шуршат переворачиваемые страницы, и поскрипывает перо, да порой жужжит муха, в бессильном гневе ударяясь о высоченное прозрачное оконное стекло. Иной раз тишина стоит чуть не до пяти, и мисс Тейлор вдруг замечает, что Боб Сполдинг застыл на задней скамье, смотрит на нее и ждет дальнейших распоряжений.
— Что ж, пора домой, — скажет мисс Тейлор, вставая из-за стола.
— Да, мэм.
И кинется за ее шляпой и пальто. И запрет вместо нее класс, если только попозже в этот день не должен прийти сторож. Потом они выйдут из школы и пересекут двор, уже пустой в этот час, и сторож не спеша складывает стремянку, и солнце прячется за магнолиями. О чем только они не разговаривали.
— Кем же ты хочешь стать, Боб, когда вырастешь?
— Писателем, — ответил он.
— Ну, это высокая цель, это требует немалого труда.
— Знаю, но я хочу попробовать, — сказал он. — Я много читал.
— Слушай, тебе разве нечего делать после уроков, Боб?
— Вы это о чем?
— О том, что, по-моему, не годится тебе столько времени проводить в классе, мыть доски.
— А мне нравится, — сказал он, — я никогда не делаю того, что мне не нравится.
— И все-таки.
— Нет, я иначе не могу, — сказал он. Подумал немного и прибавил: — Можно вас попросить, мисс Тейлор?
— Смотря о чем.
— Каждую субботу я хожу от Бьютрик-стрит вдоль ручья к озеру Мичиган. Там столько бабочек, и раков, и птичья. Может, и вы тоже пойдете?
— Благодарю тебя, — ответила она.
— Значит, пойдете?
— Боюсь, что нет.
— Ведь это было бы так весело!
— Да, конечно, но я буду занята.
Он хотел было спросить, чем занята, но прикусил язык.
— Я беру с собой сандвичи, — сказал он. — С ветчиной и пикулями. И апельсиновую шипучку. И просто иду по берегу речки, этак не спеша. К полудню я у озера, а потом иду обратно и часа в три уже дома. День получается такой хороший, вот бы вы тоже пошли. У вас есть бабочки? У меня большая коллекция. Можно начать собирать и для вас тоже.
— Благодарю, Боб, но нет, разве что в другой раз.
Он посмотрел на нее и сказал:
— Не надо было вас просить, да?
— Ты вправе просить о чем угодно, — сказала она.
Через несколько дней она отыскала свою старую книжку «Большие надежды», которая была ей уже не нужна, и отдала Бобу. Он с благодарностью взял книжку, унес домой, всю ночь не смыкал глаз, прочел от начала до конца и наутро заговорил о прочитанном. Теперь он каждый день встречал ее неподалеку от ее дома, но так, чтобы оттуда его не увидели, и чуть не всякий раз она начинала: «Боб…» — и хотела сказать, что не надо больше ее встречать, но так и недоговаривала, и они шли в школу и из школы и разговаривали о Диккенсе, о Киплинге, о По и о других писателях. Утром в пятницу она увидела у себя на столе бабочку. И уже хотела спугнуть ее, но оказалось, бабочка мертвая и ее положили на стол, пока мисс Тейлор выходила из класса. Через головы учеников она взглянула на Боба, но он уставился в книгу; не читал, просто уставился в книгу.
Примерно в эту пору она вдруг поймала себя на том, что не может вызвать Боба отвечать. Ведет карандаш по списку, остановится у его фамилии, помедлит в нерешительности и вызовет кого-нибудь до или после него. И когда они идут в школу или из школы, не может посмотреть на него. Но в иные дни, когда, высоко подняв руку, он губкой стирал с доски математические формулы, она ловила себя на том, что отрывается от тетрадей и долгие мгновения смотрит на него.
А потом, в одно субботнее утро, он, наклонясь, стоял посреди ручья, штаны закатаны до колен — ловил под камнем раков, вдруг поднял глаза, а на берегу, у самой воды — мисс Энн Тейлор.
— А вот и я, — со смехом сказала она.
— Представьте, я не удивлен, — сказал он.
— Покажи мне раков и бабочек, — попросила она.
Они пошли к озеру и сидели на песке, Боб чуть поодаль от нее, ветерок играл ее волосами и оборками блузки, и они ели сандвичи с ветчиной и пикулями и торжественно пили апельсиновую шипучку.
— Ух и здорово! — сказал он. — Сроду не было так здорово!
— Никогда не думала, что окажусь на таком вот пикнике, — сказала она.
— С каким-то мальчишкой, — подхватил он.
— А все равно хорошо.
— Я рад.
Больше они почти не разговаривали.
— Это все не полагается, — сказал он позднее. — А почему, понять не могу. Просто гулять, ловить всяких бабочек и раков и есть сандвичи. Но если б мама и отец узнали, и ребята тоже, мне бы не поздоровилось. А над вами стали бы смеяться другие учителя, правда?
— Боюсь, что так.
— Тогда, наверно, лучше нам больше не ловить бабочек.
— Сама не понимаю, как это получилось, что я сюда пришла, — сказала она.
И день этот кончился.
Вот примерно и все, что было во встречах Энн Тейлор с Бобом Спеллингом, — две-три бабочки-данаиды, книжка Диккенса, десяток раков, четыре сандвича да две бутылочки апельсиновой шипучки. В следующий понедельник до уроков Боб ждал-ждал у дома мисс Тейлор, но почему-то так и не дождался. Оказалось, она вышла раньше обычного и была уже в школе. И ушла она из школы тоже рано, у нее разболелась голова, и последний урок вместо нее провела другая учительница. Боб походил у ее дома, но ее нигде не было видно, а позвонить в дверь и спросить он не посмел.
Во вторник вечером после уроков оба они опять были в притихшем классе, Боб ублаготворение, словно вечеру этому не будет конца, протирал губкой доски, а мисс Тейлор сидела и проверяла тетради, тоже так, словно не будет конца мирной этой тишине, этому счастью. И вдруг послышался бой часов на здании суда. Гулкий бронзовый звон раздавался за квартал от школы, от него содрогалось все тело и осыпался с костей прах времени, он проникал в кровь, и казалось, ты с каждой минутой стареешь. Оглушенный этими ударами, уже не можешь не ощутить разрушительного течения времени, и едва пробило пять, мисс Тейлор вдруг подняла голову, долгим взглядом посмотрела на часы и отложила ручку.
— Боб, — сказала она.
Он испуганно обернулся. За весь этот исполненный отрадного покоя час никто из них не произнес ни слова.
— Подойди, пожалуйста, — попросила она.
Он медленно положил губку.
— Хорошо.
— Сядь, Боб.
— Хорошо, мэм.
Какое-то мгновенье она пристально на него смотрела, и он наконец отвернулся.
— Боб, ты догадываешься, о чем я хочу с тобой поговорить? Догадываешься?
— Да.
— Может, лучше, если ты сам мне скажешь, первый?
Он ответил не сразу:
— О нас.
— Сколько тебе лет, Боб?
— Четырнадцатый год.
— Пока еще тринадцать.
Он поморщился.
— Да, мэм.
— А сколько мне, знаешь?
— Да, мэм. Я слышал. Двадцать четыре.
— Двадцать четыре.
— Через десять лет мне тоже будет почти двадцать четыре, — сказал он.
— Но сейчас тебе, к сожалению, не двадцать четыре.
— Да, а только иногда я чувствую, что мне все двадцать четыре.
— И даже ведешь себя иногда так, будто тебе уже двадцать четыре.
— Да, ведь правда?
— Посиди спокойно, не вертись, нам надо о многом поговорить. Очень важно, что мы понимаем, что происходит, ты согласен?
— Да, наверно.
— Прежде всего давай признаем, что мы самые лучшие, самые большие друзья на свете. Признаем, что никогда еще у меня не было такого ученика, как ты, и еще никогда ни к одному мальчику я так хорошо не относилась. — При этих словах Боб покраснел. А она продолжала: — И позволь мне сказать за тебя — тебе кажется, ты никогда еще не встречал такую славную учительницу.
Արմինե Հակոբյանի ստեղծագործական բլոգ 