Արմինե Հակոբյանի ստեղծագործական բլոգ

Сев в карету, она тотчас же доставала из кармана вторую вуаль, густую, черную, как полумаска, и опускала ее на глаза. Правда, лицо было скрыто, но все остальное: платье, шляпка, зонтик — разве не мог их кто-нибудь заметить и узнать? А на улице Миромениль — какая пытка! Ей чудилось, что она узнает всех прохожих, всех слуг, всех, всех! Как только экипаж останавливался, она соскакивала и пробегала в подъезд мимо привратника, вечно торчавшего на пороге своей каморки. Уж он-то, конечно, знал все, решительно все — ее адрес, имя, профессию ее мужа; ведь эти привратники самые ловкие на свете сыщики! За эти два года ей много раз хотелось подкупить его, сунуть как-нибудь мимоходом стофранковую бумажку. Но она ни разу не решилась сделать это простое движение, бросить ему под ноги свернутую бумажку. Она боялась. Чего? Она и сама не знала! Его оклика, если он не поймет, в чем дело? Скандала, сборища на лестнице? Может быть, ареста? Чтобы дойти до двери виконта, надо было подняться всего на пол-этажа, но лестница казалась ей бесконечной, как на башне Сен-Жак! Едва попав в вестибюль, она чувствовала себя пойманной в западню, и от малейшего шороха наверху или внизу у нее перехватывало дыхание. Вернуться назад невозможно: там привратник и улица отрезали ей отступление; если же кто-нибудь спускался в эту минуту сверху, она не решалась позвонить к Мартеле и проходила мимо двери, как будто шла в другую квартиру. Она поднималась все выше, выше, выше! Она поднялась бы на сороковой этаж! Затем, когда на лестнице все затихало, она спускалась обратно бегом, до смерти боясь, что не узнает его двери.

     Виконт отворял ей, он ждал ее в своем изящном бархатном костюме на шелковой подкладке, элегантный, чуть-чуть смешной, и за все эти два года в его манере встречать ее ничего не изменилось, ну ровно ничего, ни одного жеста!

     Едва заперев за ней двери, он говорил ей: «Дайте расцеловать ваши ручки, мой дорогой, дорогой друг!» Затем провожал ее в спальню, где зимою и летом, вероятно, для шика, были затворены ставни и зажжен свет; там он становился перед ней на колени, глядя на нее снизу вверх с видом обожания. В первый день это было очень мило, очень кстати. Но теперь ей казалось, что она видит актера Делоне, выступающего в сто двадцатый раз в пятом акте боевой пьесы. Следовало бы разнообразить свои приемы.

     А потом, о господи! Потом было самое невыносимое! Нет, он не менял своего обхождения, бедный малый! Славный молодой человек, но до того банальный…

     Боже, до чего трудно было раздеваться без горничной! Один раз еще куда ни шло, но каждую неделю… это становилось нестерпимым. Нет, право же, мужчина не должен требовать от женщины такой жертвы. Если раздеваться было трудно, то одеваться уж просто невозможно, хотелось кричать от злости, хотелось закатить пощечину этому господину, который неловко вертелся вокруг, говоря: «Разрешите вам помочь?» Помочь? Ах, но как? На что он годился? Стоило посмотреть, как он держит в руке булавку, чтобы это понять.

     Быть может, именно в такую минуту он и опротивел ей. Когда он произносил: «Разрешите вам помочь?» — она способна была его убить! Да и может ли женщина не возненавидеть в конце концов человека, который заставил ее за два года больше ста двадцати раз одеваться без горничной?

     Вероятно, немного найдется на свете мужчин, таких неловких, неповоротливых, таких однообразных. Вот маленький барон де Грембаль, тот не стал бы спрашивать с таким дурацким видом: «Разрешите вам помочь?» Уж он-то помог бы, такой живой, забавный, остроумный. Еще бы! Он дипломат, изъездил весь свет, скитался повсюду, ему уж, наверное, приходилось раздевать и одевать женщин, одетых по любой моде, какие только есть на земле…

     Башенные часы на колокольне прозвонили три четверти. Она встала, взглянула на циферблат, прошептала с усмешкой: «Воображаю, в каком он нетерпении!» — и быстро вышла из сквера. Она не сделала и десяти шагов по площади, как вдруг столкнулась лицом к лицу с господином, который отвесил ей низкий поклон.

      — Как, это вы, барон? — сказала она с удивлением, — ведь именно о нем она только что думала.

      — Да, сударыня.

     Он справился о ее здоровье, потом, бросив несколько незначащих фраз, заметил:

      — А знаете, вы единственная из моих приятельниц, — ведь вы мне разрешите вас так называть? — которая до сих пор еще не собралась посмотреть мою японскую коллекцию.

      — Но, дорогой барон, дама не может пойти просто так к холостому мужчине.

      — Как? Почему? Какие предрассудки! Ведь дело идет об осмотре редкой коллекции.

      — Во всяком случае, я не могу пойти туда одна.

      — А почему бы нет? Да у меня побывали многие дамы, совершенно одни, именно ради моей галереи! Я всякий день принимаю их у себя. Хотите, я назову их? Впрочем, нет, этого я не сделаю. Надо быть скромным даже в самых невинных вещах. В сущности, почему же неприлично посещать человека серьезного, известного, с положением, если только не идешь к нему с предосудительной целью?

      — Пожалуй, вы отчасти правы.

      — В таком случае едемте осматривать мою коллекцию.

      — Когда?

      — Да сейчас.

      — Невозможно, я тороплюсь.

      — Полноте. Вы целых полчаса просидели в сквере.

      — Вы за мной следили?

      — Я любовался вами.

      — Право же, я спешу.

      — Я уверен, что нет. Признайтесь, что вы не слишком спешите.

     Г-жа Агган призналась смеясь:

      — Да нет… пожалуй… не особенно.

     Мимо них проезжал фиакр. Маленький барон крикнул: «Извозчик!» — и экипаж остановился. Тогда, отворив дверцу, он проговорил:

      — Садитесь, сударыня.

      — Нет, барон, это невозможно, сегодня я не могу.

      — Сударыня, вы поступаете неосторожно, садитесь! Видите, на нас обращают внимание, вокруг уже собирается народ; подумают, что я вас похищаю, и нас обоих арестуют. Садитесь, прошу вас!

     Она вскочила в экипаж, растерянная, ошеломленная. Он уселся рядом, сказав кучеру:

      — Улица Прованс.

     Вдруг она воскликнула:

      — Ах, боже мой, я чуть не забыла послать срочную депешу; пожалуйста, отвезите меня в ближайшую телеграфную контору.

     Фиакр остановился неподалеку, на улице Шатоден, и г-жа Агган сказала барону:

      — Будьте добры взять мне бланк за пятьдесят сантимов. Муж просил пригласить завтра к обеду Мартеле, а я совершенно забыла.

     Когда барон вернулся с синим бланком в руках, она написала карандашом:

     «Дорогой друг, мне сильно нездоровится: ужасная невралгия удерживает меня в постели. Я не в силах выйти. Приходите обедать завтра вечером, я постараюсь добиться прощения.

                          Жанна».

     Она смочила края бланка, тщательно заклеила, надписала адрес: «Виконту Мартеле, 240, улица Миромениль», затем протянула бланк барону:

      — А теперь будьте так любезны, бросьте это в ящик для телеграмм.

1 2